...

Для більшої обізнаності хмельничан в історії свого міста та для вшанування пам’яті полеглих не лише в бойових діях, а й у німецьких концтаборах напередодні відзначення 70-тої річниці Перемоги над нацизмом у Європі у Другій світовій війні у музеї історії міста Хмельницького відкрилася постійнодіюча експозиція «Stalag 355» за підтримки управління культури і туризму Хмельницької міської ради.

Мало кому з сучасних хмельничан відомо, що в роки гітлерівської окупації під час Другої світової війни у передмісті Проскурова з серпня 1941 року до грудня 1943 року функціонував концтабір суворого режиму для військовополонених Stalag 355. І зі страшного загального числа 81тисячі загиблих у Проскурові під час німецько-радянської війни 1941-1945 рр. понад 65 тисяч – в’язні Раківського концтабору Stalag 355.

Бранців розташовували просто неба, де вони мали і працювати, і відпочивати, і їсти, і справляти нужду. Найбільше гинуло людей від гострих інфекційних кишкових захворювань, до чого призводило вживання щоденного раціону, що складався з 300 грамів так званого ерзац-хлібу та пари тарілок гнилої баланди фактично навпіл із багнюкою. Мало хто взагалі міг вижити після кількох прийомів подібного харчування, тому знесилені бранці вдавалися до вживання кори, трави, були випадки і канібалізму. Доведені до відчаю і стану худоби деякі з них фактично дичавіли і намагалися їсти трупне м'ясо померлих. На тих, хто не корився табірному розпорядку, очікував бетонний карцер на кілька діб, з якого жодному з бунтівників вийти живим не вдалося. 

Широкому загалу були представлені інстальовані стенди зі сканами історичних документів, мапи, світлини, маловідомі історичні факти про злочинну нацистську діяльність у часи окупації на території воєнного Проскурова, охопленого цілою мережею філій Раківського концтабору суворого режиму для військовополонених рядового та сержантського складу Червоної Армії.

Будь-який момент в історії нашого міста важливий, наскільки би він не був жахливим і огидним, і відвертатися від цих страшних подій ми не маємо права. Про заздалегідь сплановані злодіяння нацистів маємо знати не лише ми з вами, а й наші нащадки, аби не дати нацизму в подальшому жодного шансу піти в наступ ніде на нашій землі.

Загалом, саме про це казали шановні запрошені гості заходу голова Хмельницької міської ради ветеранів України Гаптульмунір Садиков та ветеран Другої світової війни Борис Філіпчук, який також поділився спогадами про важкі роки своєї воєнної юності.

На відкриття експозиції завітали хмельничани, які цікавляться історією міста Хмельницького, представники управління культури і туризму Хмельницької міської ради, іноземні гості з Польщі та Німеччини, учні НВО № 5 імені С.Єфремова, представники мас-медіа. 

Пан Кестен з Німеччини активно цікавиться історією міста, з яким пов’язана доля його родини, і тому він не зміг пропустити такої важливої, на його погляд, події, як відкриття експозиції, що розповідає про концтабір у Проскурові в часи окупації.

Експозиція «Stalag 355» працює в музеї історії міста на постійній основі.

Завітайте в музей, аби дізнатись більше! /8 травня 2015/

Stalag 355, 
(отрывок из романа Дмитрия Небольсина «Дважды младший лейтенант»)

/публікується мовою оригіналу/

...Время шло ужасно медленно. Двое суток тащился поезд, то и дело останавливаясь на станциях и разъездах. В дороге еды и воды не давали. Правда, перед посадкой разрешили напиться вволю. Пили помногу, про запас, через силу, так как с собой воды взять было не во что, фляжки, котелки – все отобрали полицаи.

В Проскуров прибыли вечером. Охрана открыла вагоны и с криками "Леус! Леус! Раус! Шнеллер!” – стала выгонять пленных наружу. Неожиданно, как по команде, мы, так называемые партизаны, бросились к соседним вагонам и смешались с другими пленными. Что тут было! Крики, сигнальные свистки, выстрелы. Толпа пленных, не зная куда деваться, заметалась около вагонов, а между ними бегали охранники, кого-то хватали, били прикладами. Но было поздно. Найти нас среди сотен людей, таких же, как мы, было невозможно. Так, счастливый случай помог нам, полупартизанам, раствориться в общей массе военнопленных. Уже ночью, после долгих построений, пересчетов и проверок, пленных загнали в лагерь.

На следующий день утром первыми в лагере появились полицаи и переводчики, одетые в добротное наше советское обмундирование, точно, как наши офицеры, только с белыми повязками на рукавах.

Началось построение. Шум, гвалт, матерщина полицаев. Люди сразу не могли понять, чего от них хотят, как строиться, становились не по двое, как было приказано, а по “три” или даже по “четыре”. "Порядок" наводили полицаи. Они, как собаки, набрасывались на пленных, били палками, хлыстами всех, кто только попадал под руку. Хлестали так, что лопалась кожа, заливая лица, руки и гимнастерки кровью. "Свои" полицаи были страшнее немцев. И тут я заметил Степана, пропавшего вчера при высадке из вагонов, его трудно было узнать, переносица и глаза заплыли, на лице синяки с желтовато-кровяным отливом. Я пробрался к нему и мы встали в строй рядом, пожимая друг другу руки.

Наконец, порядок был наведен, пленных построили. Сотни людей стояли на плацу бывшего военного городка, превращенного в лагерь военнопленных, изолированного от всего мира рядами колючей проволоки и сторожевой охраной. В строю находились только "свежие" пленные, прибывшие за последние дни. "Старички" же, оказавшиеся в лагере гораздо раньше, разглядывали нас из окон бывших красноармейских казарм. Их легко можно было отличить от "свежих" пленных по серым, отечным лицам, по худобе, которая проглядывала сквозь одежду.

– Немцы идут, – толкнул локтем Степан, – смотри, впереди генерал.

– Комендант, – поправил сосед.

Из второго ряда не очень-то было видно и я, приподнявшись на носки, увидел идущих офицеров.

– Сейчас начнется, – с тревогой произнес Степан. Немцы остановились, поговорили между собой и медленно пошли вдоль рядов, внимательно вглядываясь в лица пленных. Стояла абсолютная тишина. Наконец, переводчики объявили:

– Всем, кто прибыл вчера вечером необходимо выйти из строя и построиться у ворот лагеря. Вышедшие пленные будут направлены в рабочие команды на сахарные заводы Украины, остальные поедут в лагеря Германии.

Степан вопросительно посмотрел на меня. Я покачал головой и тихо сказал:

– Не выходи. Провокация.

Мы остались на месте. Но многие вышли из строя. Каждый хотел жить, каждый стремился, как можно быстрее попасть в любую рабочую команду, тем более, на Украине, лишь бы не застрять в лагере. Нам выходить было нельзя. Я был уверен, что пленных партизан будут искать в первую очередь среди вышедших.

Несколько часов длилась церемония составления списков и комплектования команд. И только после этого объявили "миттаг" – обед. Вот тогда я узнал впервые, что такое "баланда". Так в лагере называли суп, вернее, жидко заправленное мукой пойло. Это были настоящие помои. Котелков и ложек почти ни у кого не было, баланду разливали в пилотки, а то и просто в подолы гимнастерок. А что делать?

На территории лагеря все оставалось по-прежнему, как до войны: добротные казармы, аккуратные аллеи, дорожки, площадки с турниками и брусьями, подвесные умывальники, рассчитанные на разовый прием десятков людей – не было только травы, она исчезла, ее до самых корешков и даже с корнями вырвали и съели пленные, обнажив, утрамбованную тысячами ног, землю. День в лагере казался годом, мысли все время были заняты ожиданием перемен и жратвы.

С раннего утра все приходило в движение в поисках пищи, курева и земляков. В общей зоне, куда нас перевели, можно было свободно бродить по территории, заходить в казармы к "старым" пленным. "Подкалымить" что-нибудь из жратвы было почти невозможно и только некоторым, сумевшим сохранить кое-какие ценности, часы, ножи и другое, удавалось выменять их у полицаев, санитаров и похоронной команды на кусок хлеба или закрутку махорки. Утром на так называемый завтрак, нам выдавали граммов по сто суррогатного хлеба, который моментально проваливался в пустую утробу, в обед – черпак баланды, на ужин – ничего. Зато воду можно было пить от пуза – сколько хочешь.

Люди таяли на глазах. Вскоре и у нас, "свежих", худоба начала пробиваться наружу, резче обозначались надбровные дуги, подбородки, сгорбились спины. Жестокий голод лишал людей всякого рассудка – резали и крошили мелко-мелко ремни, крошку смачивали водой, жевали и глотали. Я видел, как узбеки пили глину, разведенную водой, а потом, на второй день катались по земле, корчились от адских болей в животах, вызванных тяжелейшими запорами и умирали в нестерпимых муках. Каждый день колымага, запряженная лошадьми, объезжала лагерь и увозила трупы пленных.

Со Степаном мы сдружились быстро, и все время держались вместе: за хлебом или за баландой становились рядом, спали рядом и даже в туалет ходили в одно время. Однажды, проснувшись утром, мы не обнаружили своих пилоток – украли, сняли у спящих. Искать было бесполезно. Вечером мы долго прицеливались к спящим – к кому бы поудобнее лечь. А ночью, как ни в чем не бывало, прихватив чужие пилотки, перешли спать на другое место. Первый и последний раз в плену я совершил преступление, подлость по отношению к такому же пленному, как и я. Начиналась новая, совсем незнакомая лагерная жизнь: голодная, холодная, со своими жестокими законами...